Мы – потомки тех, кто выжил: Исследователь Голодомора о проблемах формирования памяти и осуждении виновников

Тема Голодомора, которая активно звучала в медийном пространстве в 1980-х – 1990-х годах, а затем во времена президента Украины Виктора Ющенко, ныне определенным образом формализировалась – сведена в обществе к ряду ритуалов, к которые, к тому же, вовлечен совсем незначительный процент украинцев. Впрочем, исследования массового убийства украинцев голодом продолжаются, как и попытки выстроить политику памяти. О том, какие направления изучения Голодомора в настоящее время являются наиболее перспективными, почему трагедия не заняла того места в украинском обществе, которое занимает Холокост в еврейском, и почему в ближайшей перспективе не будут осуждены местные виновники голода Depo.Запорожье беседует с исследователем Голодомора – кандидатом исторических наук, преподавателем Запорожского национального университета Сергеем Биливненко.

Сергей, исторический факультет ЗНУ в течение определенного времени собирал воспоминания свидетелей Голодомора в Запорожье . Как идет эта работа сейчас?

– Воспоминания начали собирать еще в 1990-х, с 2000 года эта работа происходила уже системно, на научной основе. Мы собирали устные истории степной Украины XIX-XX столетий, проект был основан ныне покойным доктором исторических наук, профессором ЗНУ Анатолием Бойко. Ныне изданы 12 томов этой истории.

Свидетельства о Голодоморе мы собирали не как нечто отдельное, это были общие рассказы людей, в которых содержались и воспоминания о Голодоморе. Причем еще в начале XXI века мы успели из первых уст собрать упоминания не только о голоде 1932-1933 годов, но и о голоде 1921 года. Особенно много таких свидетельств было на территории нынешнего Бильмацкого, Новониколаевского, Васильевского районов, даже находили свидетелей голода в Запорожье.

Второй пласт воспоминаний – о голоде 1932-1933 годов. Подавляющим большинством тех, кто пережил голод в детском возрасте, являются люди 1910-1920 годов рождения. Детские воспоминания очень спорадические: "хотелось кушать, мать что-то принесла". Очень много упоминаний о сусликах, как их ловили, заливали воду в норы, ели. Один дедушка во время экспедиции даже вынес и показал нам ловушки, с которыми он охотился на этих животных. При этом люди рассказывали, что много мяса сусликов не съешь, потому что оно очень жирное, а к нему – ни хлеба, ни соли. Гораздо лучшим способом выживания была рыба: речная для тех, кто жил в плавневой зоне, или морская, для тех, кто имел возможность обменять что-то на ведро бычка или тюльки. "Черный рынок" тогда работал.

В рассказах тех, кто пережил Голодомор детьми, воспоминания о смертности очень неконкретные: "вот соседи умерли", а имен, сколько людей умерло не назвали. Но в тех сведениях, которые были собраны в начале 2000-х, есть и фамилии, и имена, и рассказы об умерших.

Сейчас мы уже, к сожалению, остались с теми людьми, кто помнит только голод 1946-1947 годов.

Но процесс сбора устной истории с 2000-х не останавливался никогда, каждый год происходят экспедиции.

На чем вы сосредотачиваетесь сегодня, когда живых свидетелей почти не осталось?

– Мы вернулись к архивным материалам. Есть огромный проект, разработанный Институтом исследования Голодомора, по сбору архивных материалов, которые касаются этого периода. Собираются не только прямые свидетельства, но и документы, начиная с 1931-1935 годов, чтобы увидеть динамику того, что происходит на селе.

С документами, которые касаются низового уровня – артельными, я работал в Государственном архиве Запорожской области. Документов и информации в них много. Существовал земельный отдел, который ежемесячно требовал отчетность о количестве посевов, сельхозинвентаря, скота, лошадей, колхозников и тому подобное.

Эти документы позволяют в динамике увидеть, какими были способы организации Голодомора.

Какие документы вас больше всего поразили?

– Много документов об исключении людей из колхозов в январе 1933 года, то есть в самый пик голода. В протоколах об исключении причиной указывается (в зависимости, на каком языке протокол): "Втратив зв'язок з колгоспом" или "Утратил связь с колхозом", иногда, что не выполняет своих обязанностей. Поэтому точно сказать, за что их исключали, трудно. Возможно, гнали недовольных, тех, кто говорил: "Что же это творится" или тех, у кого были конфликты с руководством. Возможно, людей, которые не выходили на работу из-за упадка сил. Возможно, тех, кому не было чего делать, ведь это – зима, хозяйственные работы ограничены.

В любом случае, эти люди были обречены на смерть. Они не получали трудодней (то есть какой-то мизерной платы зерном или другими продуктами, – Ред.), у них ничего не было. Оставить территорию колхоза, чтобы устроиться, например, на строительство Днепрогэса, они тоже не могли. Для этого нужна была справка из сельсовета, что его отпустили. А кто же даст эту справку человеку, которого выгнали из колхоза?!

Конечно, была масса поддельных справок. Об этом говорится, например, в воспоминаниях Бориса Вейде, который заведовал отделом кадров на Днепрогэсе. Люди сами выписывали себе справки. Были умельцы, которые разрезали картофелину пополам, вырезали на ней данные сельсовета, наносили чернила и ставили этот "штамм" на бумагу. Вот и документ.

В пик Голодомора людей активно исключали из колхозов в современных Васильевском, Запорожском, Новониколаевском, Ореховском районах. Но это, то, что я исследовал. Думаю, такое было во всех районах. На каждом заседании артели, а они были еженедельные, зимой 1933-го исключались 5-6 человек, при том что в артелях было по 100-170 человек.

Интересные документы касаются поселка Верхняя Хортица. В одном протоколе говорится, что актив решил сдать зерно из собственных запасов, потому что нечем засевать. Во втором протоколе тем же почерком написано, что бригада активистов во главе с милиционером отыскали спрятанное зерно – 150 килограммов, это три мешка. Можно предположить, что это происходило следующим образом. На одном заседании активисты берут обязательство сдать зерно, потому что, если они не засеют, их ждет наказание. И тут же решают, а у кого есть это зерно: "У тебя есть?", "У меня нет, и у меня нет, а вот у него есть, берем милиционера идем к нему".

Свидетельства об отсутствии зерна для посевной, в общем, встречаются в артельной документации часто. Есть протоколы, в которых говорится, что у артели есть деньги и надо где-то купить зерно, решается "организовать и назначить ответственных", есть фамилии этих ответственных. Но в последующих протоколах о покупке уже не упоминается. И это понятно, покупать зерно было негде, никто и не собирался, а протокол делался для того, чтобы подстраховаться, когда спросят, почему не было посевного фонда.

Однако понятно, если в артели не хватало зерна, чтобы сеять, то на трудодни его точно не было.

Интересные документы о посевных площадях. В 1932-м засеяли меньше, чем в предыдущие годы. Сейчас трудно сказать в процентах, но некоторые артели засевали на 150, на 200 гектаров меньше.

Что дают эти факты и как с ними надо работать?

– Они дают возможность ответить на вопрос, был ли Голодомор искусственным, ведь дискуссия по этому поводу продолжается. "Черные доски" бесспорно были актом геноцида, когда села просто исключались из жизни государства и переводились в разряд потенциальных жертв голода. Но остаются вопросы, как это все было организовано: насколько было организованно, а насколько было следствием неорганизованности. Поэтому надо выстраивать на основе документов статистические модели по численности населения, количеству посевных площадей, количеству запасов, чтобы ответить на вопрос, могли ли эти посевные площади прокормить население, как должен быть построен процесс предотвращения голода и как было на самом деле.

Главной целью Голодомора было не убийство как таковое, а усмирение активного украинского крестьянства, тех, кто не хотел строить "светлое будущее". И те миллионы погибших, точной цифры мы не знаем, были теми "щепками", которые летят, когда рубят лес".

Какие слои информации относительно Голодомора на территории современной Запорожской области, по ващему мнению, еще требуют исследования?

– Возможно, со временем в этих исследованиях появится определенный национальный момент, в том смысле, была ли разница в ситуации в то время между украинскими и национальными районами в пределах современной Запорожской области. И это даст ответ на вопрос: Голодомор был геноцидом украинского народа или геноцидом населения Украины. Мы однозначно говорим о том, что пострадала территория Украины, потому что были границы между территорией Украины и России, население не пропускали. Но есть вопрос, была ли разница в подходах по отношению к национальным районам. На территории Запорожской области был еврейский национальный район, немецкий меноннитский, болгарский.

Требуют также отдельного освещения факты бандитизма во время Голодомора, ведь голод превращал людей в нелюдей.

Десять лет назад состоялся суд, на котором руководящая партийная верхушка СССР и УССР были признаны организаторами Голодомора. Известны ли имена тех, кто руководил этими процессами на территории современной Запорожской области? И нужен ли, по вашему мнению, суд над ними?

– Имена известны и были опубликованы в "Большой черной книге" во времена Ющенко. Там указаны все фамилии советских партийных деятелей, которые в то время руководили Днепропетровской областью, в составе которой были территории современной Запорожской. Там упомянуты люди, которые отдавали непосредственные приказы о создании "черных досок", об усилении хлебозаготовок. Известны и фамилии председателей колхозов, и председателей буксирных бригад (тех, кто непосредственно отбирал зерно, – Ред), и активистов. Какое-то количество этих людей погибло во время репрессий, еще больше – во время Второй мировой, но какая-то доля благополучно дожила до 1970-1980-х годов.

Для суда нужен запрос общества, его, по крайней мере в Запорожской области, я не вижу. Уверен, если такой суд состоится, он вызовет большой резонанс и недовольство, общество скажет, что его таким образом отвлекают от проблем современной Украины. Кроме того, для суда нужны правоохранители: судьи, адвокаты, прокуроры, а я не вижу у наших правоохранителей желания каким-либо образом осуждать ту систему, ведь они до сих пор считают себя ее частью. Возможно, я ошибаюсь, но ни разу не слышал, чтобы от них в публичном пространстве звучали подобные заявления. Даже процессы реабилитации, которые происходили в независимой Украине, они воспринимали как дань эпохе, это не было их внутренним убеждением. Проблема в том, что отождествляя себя с системой, они представляют, что 80 лет назад, они тоже были бы судьями, а не жертвами.

Как должна формироваться память о Голодоморе? И почему эта тема остается в обществе где-то на окраинах памяти?

– Сформировать политику памяти нужно. Это создание мемориалов, продолжение исследований как архивных, так и семейных. Это должно культивироваться с детства, чтобы внуки пострадавших рассказывали о трагедии своим детям. Зажжение свечей памяти – хорошая традиция, хотя вынужден констатировать, когда мы в прошлом году зажгли свечу с дочкой, на других подоконниках мы их не увидели. Но, когда ребенок выложил фото со свечой в сеть, это вызвало интерес, поддержку.

Актуализировать тему Голодомора можно, переняв опыт, используемый для памяти жертв Холокоста. Зачитывать вслух воспоминания свидетелей. Это обычно небольшие тексты, абзацы. Какие-то содержат только констатацию фактов, какие-то, наоборот, очень эмоциональны. Но это голоса живых людей, они предоставляют возможность осознать, что это происходило не с какими-киношными героями.

Тему актуализируют реконструкции скудного меню 1932-1933 годов, хлеб Голодомора. Это опять же позволяет посмотреть на трагедию не как на статистику с миллионами погибших, а представить за цифрами реальных людей.

Проблема формирования памяти, конечно, существует из-за длительного замалчивания и манипуляций. Когда в школе в 1932-1933-м детям давали какую-то еду, а потом причины Голодомора выносились за скобки, а пропаганда подавала это, как заботу государства о людях, несмотря на все трудности. Эти дети были благодарны, рассказывали это во взрослом возрасте своим потомкам. И такое отношение к Голодомору в определенной степени еще существует в обществе.

Для части общества память о Голодоморе не становится частью традиции из-за нынешнего плохого экономического положения. Эти люди могут заявлять, что сейчас такой же Голодомор. Им говоришь: "Вот 86 лет назад мать сидела, не знала, чем кормить детей и думала, кого из них убить, чтобы накормить остальных". Задаешь вопрос: "А перед вами был сегодня подобный выбор?". Некоторые начинают махать на тебя руками, мол, не преувеличивай.

Проблема памяти еще в том, что в некоторых семьях трагедия так и не была проговорена, не состоялся диалог в семье.

Еще один, очень важный момент. Трагическая жертвенность, вообще, не очень приемлема для людей, а травма Голодомора у нас к тому же была перекрыта травмой Второй мировой войны. Во время Голодомора украинцы были безмолвными жертвами. Тема же войны в советское время всячески педалирвалась и подавалась в таком контексте: несмотря на огромное количество жертв мы победили. А победителем всегда приятнее быть, чем жертвой.

В советские времена семьи должны были иметь своих коммунистических героев. В сельской семье – это какие-то бригадиры. Но по прошествию определенного времени пришлось осознавать, если он был бригадиром, то в 1932-1933-м, наверное, забирал хлеб у кого-то. Если переосмысливать трагедию Голодомора, придется отвечать на вопрос: почему семья выжила, за счет кого она выжила, какой выбор стоял перед твоими предками. Ответы на эти вопросы могут быть очень тяжелыми. А, по большому счету, мы все – потомки тех, кто выжил.